Тоби продолжал стоять возле стены и смотреть, очарованный далекой каменной фигурой за стеклом. В комнате, где находилась фигура, было темно. А затем Тоби заговорил, без каких-либо эмоций, но от его слов кости у меня заныли от холода, а кожа покрылась мурашками.
- Там есть и другие. Смотри.
Я встал рядом с ним возле старой стены. И заглянул в соседний дом. Похожая фигура в капюшоне стояла одна, отвернувшись от внешнего мира и закрыв себе лицо руками, словно неподвижный страж, в окне третьего этажа. Третья каменная фигура заполняла собой боковое окно убогого бетонного здания, стоявшего с другой стороны от церкви. С его голубой металлической крыши слезла почти вся краска. Наверное, когда-то это был гараж.
- Интересно, зачем они там? - спросил Тоби, и его вопрос прозвучал искренне.
Для меня эти фигуры словно запечатывали пустые здания, или помечали их как непригодные для проживания, или как неспокойные, "пропитанные". Те статуи обозначали места, где мертвые появлялись более свободно, поскольку живые освободили им место. Где мертвые "впитались" в вещи и в пространства.
- Давай возвращаться.
- Но это же так клево.
За время нашего общения бывали случаи, когда мне от всей души хотелось уничтожить Тоби, физически. Это был очередной такой случай.
Едва мы вернулись в нашу комнату в гостевом доме, как Тоби растянулся на кровати, прямо в куртке и грязных ботинках. Закрыл глаза и через минуту захрапел. Испачканное его грязной обувью покрывало придется отстирывать сморщенной, пожелтевшей старухе, владевшей гостевым домом.
Голод, сидение рядом с Тоби весь день на холодном кладбище, и недавний эпизод на улице лишили меня сил. Я тихо подобрался к маленькому столу, на котором мы оставили остатки ланча, которым перекусывали во время нашего автомобильного путешествия из Гавра. Открыв пластиковый контейнер, я обнаружил, что Тоби съел, без моего ведома, последние два сэндвича, пакетик чипсов и шоколадный батончик. Я посмотрел на поднос с чайником и растворимыми горячими напитками. Ранее я видел там две упаковки песочного печенья. Их он тоже съел. Полиэтиленовые обертки валялись возле сломанного телевизора.
Осознав, что я скриплю зубами так сильно, что рискую сломать один из них, я разомкнул челюсть и потер подбородок. Снова посмотрел на лежавшего на кровати Тоби. От его заполнившего холодный воздух храпа вибрировали стены. Тонкое лицо было бледным, узкий рот раскрыт. Вьющиеся белые волосы казались неестественно молодыми для его лица, будто это был старик в девичьем парике. Мне захотелось сбросить его пинком с кровати и топтать, топтать, топтать его кудрявую башку.
Вместо этого я отвернулся. За окном, море и небо были черными, будто за стеклом кончилась вся жизнь. Внезапно сильный жар ушел из моего тела, оставив головную боль. Оставался еще чай и кофе в пакетиках, но кипящий чайник мог разбудить Тоби.
Я обругал себя за такую заботливость. Человеческий инстинкт, о котором он ничего не знал, поскольку никогда не проявлял его за все время нашей долгой дружбы. Тоби сразу же утолял любой свой импульсивный аппетит, не учитывая чужие потребности. Он привык брать и хватать. Привык получать все, что ему нужно, везде и всегда. Считал, что имеет на то право. А его презрение ко мне уже превышало все разумные пределы. Но теперь я знал точно, что служило причиной его презрения. Теперь мне все стало понятно. И он стал понятен. И хуже его откровения насчет его семейного окружения был тот факт, что мы не в силах изменить свою природу.
В темноте я опустил свое истощенное и усталое тело на край своей кровати. Было уже восемь.
Я подумал о том, что он сказал мне в машине в столь бесцеремонной манере, и вспомнил, как это поразило меня до глубины души. После чего я растерял всякое желание к общению. Сидевший на пассажирском сиденье Тоби заметил мой шок и просто нацепил на лицо ухмылку, которая сохранялась у него до конца дня. Я был слишком горд, чтобы сердиться, и слишком расстроен, чтобы разговаривать. Меня предали, а предательство вызывает мощную эмоцию, которая отключает большую часть рассудка, кроме его способности выносить страдание от предательства. По крайней мере, если его не охватывает ярость. И это не было размолвкой любовников, потому что мы не были любовниками. Но между нами была такая связь, которая бывает только между любовниками. Вернее, я осознал, почувствовав холодную струйку пота, вызванную как страхом, так и стыдом, что то, что мы делили двадцать три года, было привязанностью пса к своему хозяину. Хозяину, который ставит собственные потребности выше, чем потребности пса, и который скоро должен бросить доверчивую псину.
В той темной и душной комнате гостевого дома на берегу беспокойного моря, я не мог заставить себя перечислить все те вещи, которые принес в жертву или упустил за свою жизнь, из-за своей ошибочной привязанности к этому человеку, своему другу. Но перечень моих претензий появится вовремя. В длинные темные дни, заполнившие мое существование, время для такого перечня найдется всегда.
Тоби скоро вернется в комфортабельный мир, полный возможностей и обещаний, о котором последние два десятилетия я ничего не знал. Мир, который он сознательно скрывал от меня, и в который в течение многих лет отступал во время своих загадочных исчезновений.
И это было наше последнее совместное путешествие. Он так и сказал мне без малейшего угрызения совести, в машине, на французском берегу канала. Когда через два дня поездка закончится, у меня будет полно времени, чтобы в тишине предаться размышлениям о потерянном времени и молодости. И воспоминания о Тоби и его обмане, которые станут для меня еще отвратительнее, всегда будут сопровождать меня, когда я снова буду погружаться в бесцельное, изнуряющее и нищенское существование. Он не утверждал этого, но мы оба знали, что это так.
Что теперь значили все эти наши сверхъестественные переживания? Наши исследования в заброшенных уголках Великобритании, стране, которая была отброшена назад к социальному неравенству правления королевы Виктории, закончились ничем. Историческая регрессия Британии была настолько стремительной, что застала всех врасплох. Возможно, что общество вернется еще дальше, к феодализму, а там недалеко и до нового Средневековья с соответствующим количеством населения. Во Франции ситуация была еще хуже. Сейчас французы являлись лишь частью населения собственной страны, и лишь мертвецы из прошедших веков оставались в большинстве.
Мы с Тоби считали себя уникальными и ставили себя выше разлагающегося мира. Но какая музыка, поэзия, литература, фильмы или произведения искусства появились в результате нашего эзотерического сотрудничества? Что произвели наши исследования физической географии в умирающем мире? Те креативные проекты, которые мы планировали и постоянно обсуждали в течение долгих часов в пустующих домах и мрачных квартирах, где вместе жили, вместе курили "травку", и куда вместе сбегали из павшего мира, сводились к употреблению наркотиков и постоянному глазению в пустоту. Мы стали опустившимися и безнадежными, как и большинство из того, что осталось от мира.
Я думал о тех непонятных каменных фигурах в городе, с отвернутыми лицами. Без Тоби я разделю их судьбу. Холодный, как каменное изваяние, установленное в изоляции. Парализованный от отчаяния, и ждущий, когда тьма, наконец, окутает все вокруг.
Но если я буду слишком сильно протестовать из-за того, что Тоби меня бросает, он просто пожмет плечами, ухмыльнется и скажет, что я "драматизирую". А затем уйдет в мир комфорта, бледной женской плоти, просторных теплых комнат, и богатства, которое вызовет у него беспокойство лишь в связи с возможной необходимостью делиться с кем-либо. А я останусь позади, в месте, вроде этого. В мертвом пространстве. О моем существовании за пределами того крошечного мрачного уголка, который я занимаю, он будет упоминать лишь словами: "Когда-то я знал одного парня..." Это будет моей эпитафией, коротким анекдотом, растворившимся в благоуханиях какой-нибудь шумной вечеринки в Париже, Южном Кенсингтоне, или Эдинбурге, где привилегированные поздравляют себя с тем, что все еще пользуются привилегиями, несмотря на все произошедшее в мире.