-  Поосторожней с ней, - говорит толстый папаша, передавая ее мне. - Это для  сердец и печени. Видишь ли, мы ими торгуем. Они стоят дороже, чем ты.

            Сын  перекидывает через руку моток тяжелых цепей и берет черный полотняный мешок.  При ходьбе из мешка доносится глухой стук - это бьются друг о друга деревянные  дубинки. Отец несет в одной руке два стальных кейса, в другой - два  пластмассовых ведра, вымазанных внутри красноватой грязью.

            -  Место то же, что и раньше? - спрашивает он.

            -  Следуйте за мной, - отвечаю я и направляюсь к служебной двери цокольного этажа.  Войдя в здание, мы проходим между железных складских клетей, и за нами  наблюдает деревянная лошадка с большими голубыми глазами и девичьими ресницами.  Минуем белую дверь с табличкой "ПОСТОРОННИМ ВХОД ЗАПРЕЩЕН", и  цементный пол под ногами сменяется плиточным. Я веду поставщиков по выложенному  белой плиткой коридору к душевой, где они и будут работать. Там всегда пахнет  хлоркой, которой пользуются уборщицы-шептуньи. Они спят в кладовой среди  бутылей, швабр и тряпок, а пользоваться комнатой для персонала им запрещено. Когда  ночной вахтер, Белый Примат застает их там лыбящимися на телевизор, то  поднимает рев.

            Я  отвожу поставщиков в большую душевую, до самого потолка выложенную плиткой и  разделенную надвое металлической перекладиной с занавеской. С одной стороны  располагаются раковина и унитаз, с другой пол уходит вниз к сливной решетке, над  которой висит большая круглая душевая лейка. Здесь же находится привинченная  болтами к стене деревянная скамья. Отец бросает на нее кейсы и свою маску.  Голова у него круглая и розовая, как ароматизированные дрожжи, которые жильцы  едят из квадратных порционных жестянок.

            Сын  кладет цепи на скамью и тоже стягивает маску. У него хоречье лицо и усеянный  прыщами вперемешку с неряшливыми волосками подбородок. Его крошечные черные  глазки бегают туда-сюда, а тонкие губы растягиваются в стороны, обнажая широкие  десны и два острых зуба, будто он вот-вот засмеется.

            -  Чудненько, - произносит отец, окидывая взглядом душевую. Я вдруг замечаю, что у  него нет шеи.

            -  Отлично, - добавляет сын-хорек, скалясь и сопя.

            -  А ночной-то спит, что ли? - спрашивает отец. Его жирное тело исходит потом под  халатом и фартуком. Пот пахнет говяжьим порошком. Как и у сына, у него только  два зуба - маленьких, желтых и острых. Когда он щурится, его крошечные красные  глазки так и проваливаются в физиономию.

            Я  киваю.

            -  Это ненадолго, - заверяет Хорек и, хихикая, начинает расхаживать взад-вперед.

            Я  направляюсь к двери.

            -  Погоди-ка, погоди-ка, - окликает меня отец. Ты еще откроешь для нас ту чертову  дверь, когда мы будем заносить мясо.

            -  Ага, - соглашается Хорек, продевая цепи через проушины в мешках.

            Отец  открывает кейсы на скамье. Нержавеющая сталь поблескивает под желтыми  светильниками. Инструменты аккуратно разложены по маленьким отделениям. В мире  грязных грузовиков, старых мешков, ржавых цепей и кривых зубов кажется  удивительным, какими нежными становятся толстые пальцы поставщика, когда  касаются стальных лезвий.

            Сын-хорек  с восторгом наблюдает, как отец извлекает из металлического кейса два самых  больших ножа. Затем развязывает тесемку на последнем мешке, где гремели  деревяшки, и достает две увесистых дубинки. Берет их в руки и распрямляется,  уставившись на меня. Его радует ужас на моем маленьком личике. С нижнего конца  дубинки испачканы чем-то темным, в некоторых местах дерево откололось.

            -  Давай, веди их сюда, - командует отец, выкладывая на промасленную тряпку два  секача с черными рукоятками.

            -  Лады, - отзывается сын-хорек.

            Мы  возвращаемся по плиточному коридору. Я иду медленно, поскольку не горю желанием  видеть скот. Когда госпожа Ван ден Брук, Главная Жилица, объявила о проведении  банкета, я решил, что покажусь животным с дружелюбным лицом, когда их поведут в  душевую. Иначе толстяк и его сын-хорек станут последними людьми, которых  животные увидят в этой жизни, прежде чем их запихнут в мешки и затянут цепи.

            Направляясь  во двор, я вспоминаю, что толстяк говорил мне в прошлый раз. Когда под кожей  синяки, мясо становится вкуснее. Для того и нужны дубинки - чтобы отбить мясо и  напитать его кровью. Когда он сказал мне это, я захотел выскочить из Грут-Хёйса  и убежать в ядовитую мглу, чтобы никто из обитателей дома никогда уже меня не  нашел. У жильцов нет необходимости в свежем мясе. Как и персонал, они могли бы  питаться мягкими желтыми дрожжами из баков, но жильцы богаты и могут позволить  себе разнообразие.

            Мы  возвращаемся во двор. Наверху, в нескольких квартирах уже зажегся свет. Я вижу  темные шишки голов, выглядывающих из кухонных окон. Внезапно из восточного  крыла, разрывая туман, доносится вопль. Это кричит маленький бабуин господина  Хуссейна. Хорек вздрагивает. К крикам сидящего в клетке бабуина привыкнуть  невозможно.

            В  кольчужной рукавице Хорька звенят ключи.

            -  На прошлой неделе мы обслуживали свадьбу. На Синт-Ян ин де Мерс.

            Я  не могу ничего ответить, поскольку меня мутит.

            -  Привезли восемь голов скота для барбекю. Папаша невесты был при деньгах. Тент  себе поставил и все такое. Ну этот, как его, шатер. В саду, под стеклянной  крышей. Мы с папой встали в пять утра.

 У  них было гостей пятьдесят. Мы набили филе четыре холодильника. А перед этим еще  весь день делали сосиски. Типа, для малышни.

            Отыскав  нужный ключ, он отпирает задние двери грузовика. Я знаю, что под свиной маской,  сияет улыбка.

            -  Срубили чуток шиллингов. В той части города на свадьбах можно неплохо  подзаработать.

            Когда  Хорек открывает задние двери, я чувствую, как из грузовика вырывается теплый  воздух. С ним приходят запахи мочи и пота, смешиваясь с химическим смрадом  вихрящегося воздуха. Две маленькие фигуры забились в дальний конец кузова,  ближе к двигателю, где теплее.

            Я  отхожу от открытых дверей грузовика и смотрю на поднимающиеся испарения. Их  относит в сторону, и в прорехах проглядывают клочки серого неба. Должно быть,  то смазанное желтое пятно - это солнце. Хотя с такими низкими тучами точно не  скажешь. Эх, мне бы на небеса.

            -  Топай сюда, дурья башка! - кричит из фургона Хорек. Он забрался внутрь, чтобы  вытащить скот. Сами животные на выход не рвутся.

            Я  весь съеживаюсь, будто Хорек сейчас вытолкнет оттуда льва. За белым бортом  грузовика раздается шлепанье босых ног по металлу, а затем звон цепей.

            Хорек  выпрыгивает из фургона, обеими руками ухватившись за веревку.

            -  Вроде тупые, как пробка, но похоже, чуют, что час их настал. Вылезайте отсюда.  Пшли! Пшли!

            Из  грузовика вываливаются две бледно-желтых фигурки и падают на затянутые туманом  плиты двора. Хорек рывком цепи ставит их на ноги.

            Животные  тощие и наголо обриты. Локти связаны, руки упираются в подбородки. Молоденькие  особи мужского пола с большими глазами. Они похожи друг на друга. Словно ангелы  с миловидными лицами и стройными тельцами. От едкого воздуха у них начинается  кашель.

            Дрожа,  они жмутся друг к другу. Маленький плачет и прячется за тем, что повыше. Тот от  страха не может даже плакать, по внутренней стороне бедра у него стекает струя  мочи. На холоде от нее поднимается пар.

            -  Грязные ублюдки. Везде нассут. Весь фургон нам уделали. Когда уедем, вашим  придется мыть коридор. - Хорек туго натягивает веревку. На шее у каждого  животного болтаются толстые железные ошейники. К ним приварены короткие  цепочки, к которым и крепится веревка, которую Хорек держит в своих  металлических рукавицах.